Томление духа

(после посещения урока М.О.Жарской)

Мостовая пусть качнется, как очнется!

Пусть начнется, что еще не началось.

Вы рисуйте, вы рисуйте, вам зачтется...

Что гадать нам: удалось - не удалось? 

(Булат Окуджава)

Обычный шум детей в классе будто и  не прервался с входом учителя. Она вошла как будто и не выходила – легко, непринуждённо, перекидываясь лёгким «Здравствуйте!» с учениками – умело балансируя между персонализацией и общим обращением к классу. Обычный шум… так легко и непринуждённо превратившийся во внимающую тишину.

Так начался урок литературы, который вела в 3 классе Марина Олеговна Жарская. Да – именно этот вход и можно считать началом урока. Это был камертон – некое чистое «ля», заставившее детей быстро притихнуть и вступить в диалог с Мариной Олеговной – диалог не слов, но эмоций и чувств.

Первое, что бросилось в глаза – умелое владение паузой. Умение, признаемся, редчайшее в учительской среде. Пауза используется Мариной Олеговной  как средство подчеркивания значения сказанного вкупе с возможностью учеников в тишине и без помех осознать только что услышанное. В данном случае, мы имеем чистый пример тезиса К.С.Станиславского о том, что пауза – это средство донесения до зрителя над-текстовой информации. Средство, как он заметил, наиболее сильное в публичном выступлении.

Надо отметить, что пауза в уроке Марины Олеговны играет очень значительную роль. Мартин Хайдеггер, один из величайших философов 20-го века, сказал, что сущность человека произрастает из языка, а мышление есть поэзия. Так вот пауза в этом уроке – это возможность осознать свою сущность (через сказанное, через язык) и превратить эту сущность в поэзию мысли. По сути, мы тут имеем паузу как методический инструмент для трансляции эмоционального настроя.

Второе, что было нами замечено – точный расчёт на интуитивное понимание первичных (а на сегодняшний день уже архаичных) семантических значений слова. Так, после произнесения Мариной Олеговной фразы «Что оно придёт, он знал наверное», дети абсолютно точно поняли, что в данном случае слово «наверное», имело значение «точно», Это понимание очевидно из их реакции, их обсуждения, хотя им никто не объяснял этого значения. Тут мы отнесёмся к мысли В.Набокова о том, что первичное, исконное значение слова базируется на его психосоциальном принятии человека вне зависимости от времени его употребления. Таким образом, как нам кажется, включается механизм интуитивного понимания образного содержания слова, причём не на уровне понимания значения, а на уровне фонемно-ассоциативных связей.

Пластика и мимика педагога выразительны и в большинстве случаев оправданы. Очень малое пространство класса было полностью освоено учителем. Тут важно заметить, что учитель, работая с доской, умело позиционировал корпус в плоскости действия, с виртуозной элегантностью оборачиваясь на 180 градусов, используя этот приём, как пластический знак препинания… скорее всего, как точку с запятой, отделяющую разные составляющие одной эмоции, как бы меняя суб-образ рассказчика, меняя угол взгляда на тему.  Этот приём, впервые, кстати, применённый в Пелагеей Стрепетовой в роли Кручининой в 1878 году, с нашей точки зрения крайне эффективен, так как способствует многомерности восприятия образа, транслируемого в данный момент учителем.   

Филигранно используя пластические фигуры, Марина Олеговна то виделась язычком огня, который  с нежностью и верой нёс Прометей людям, то вдруг превращалась в гневного Зевса, а то – взывала к жалости и состраданию.

Отдельно отметим работу рук – они как бы чертили в воздухе параллельно её речи некие письмена, разгадать которые необходимо – и ученики интуитивно следили за этими замысловатыми фигурами, и вторили им, уже на ином эмоциональном уровне.  В какой-то мере Марина Олеговна напоминала тут Александра Вертинского, чей образ рук ворожил даже гениального Фёдора Шаляпина.

Впрочем – перейдём к части содержательной. Прометей выкрал у Зевса  священный огонь и принёс его людям. Общеизвестный миф – что тут рассуждать-то? И тут, с нашей точки зрения, возникает, вероятно, важнейшая составляющая урока Марины Олеговны – нравственная. Нравственная составляющая любого урока – это принципиально значимо. Отсутствие её делает урок бессмысленным. Образование должно нести в себе нравственное, этическое начало прежде всего. И в данном случае нравственные вопросы возникали постоянно. Фактически – нравственность и этика были основной темой, только не дидактически-пафосной, а чувственно-эмоциональной, когда у ученика возникает интуитивное ощущение добра. Добра не бытового, каждодневного, а добра всеобщего. А отсюда уже недолго сделать шаг и гражданской совести – вероятно, наиболее дефицитному сейчас в обществе чувству.

Заметим особо, что материал подаётся Мариной Олеговной не с точки зрения книговедческой, когда ученикам вдалбливается набор догм, а с точки зрения литературы как  явления искусства. То есть – как явления интуитивного, как явления рождения образа. На уроке Марина Олеговна преподносит ученикам не готовый набор критических высказываний и принятых формулировок и оценок, а эмоциональную составляющую её личной интуиции. Таким образом, она транслирует своё чувственное Я, провоцируя учеников на эмоциональное раскрытие. Эмоциональное взаимодействие ученик-учитель создаёт некий новый, уникальный образ, который становится базовым на время погружения в данную тему. И этот образ, как мы уже заметили, основан не только на эмоциях, но и на нравственно-этических основах метакультуры.

Увы, в большинстве случаев литература преподаётся не как область искусства, как некое формальное знание. Она фактически подгоняется под предметы естественнонаучного цикла. Марина Олеговна делает литературу основой мыслительных процессов. А.А.Потебня говорил, что по мере развития литературы человек все более продвигается в науке. Это подтверждено и на уровне формальных научных исследований такими учёными как Дж.Тернер (США) и Э.Поппель (Германия). Фактически, эти биологи на новом витке развития науки, подтвердили ранее высказанную мысль Людвига Витгенштейна, великого матлогика, что "возможности моего языка это возможности моего мышления и возможности моей деятельности". Таким образом, урок Марины Олеговны – это не урок литературоведения, а ступень к более высоким уровням научного понимания мирозданья, понимания как чувственного, так и логического.

И не случайно, как нам кажется, столько времени и внимания посвящено мифам Древней Греции. Живое таинство эллинской речи через Византию пришло в Россию и здесь оплодотворило и нацию, и культуру. И Мандельштам, и Чаадаев утверждают, что мы последние наследники эллинизма. Более того, грамматика русского языка 16-го века так и называлась, "словарь эллинско-славянского языка". Поэтому чувственный мир древнегреческих мифов абсолютно необходим для дальнейшего понимания образных систем русской литературы.

Транслируя образ, а не понятие, Марина Олеговна на практике реализует идею Иосифа Бродского, сказавшего, что "дух ищет плоть, но обретает только слова, и, пожалуй, лучшего места, чем русский для него нет".

Тут возникает естественный вопрос: а как всё это воспринимается детьми? Что они выносят из таких уроков? Стандартные методы оценивания результативности тут не подходят – они сформированы внутри системы образования, и, кроме того, они не учитывают  принципа неполноты Гёделя: никакая система не может  быть полно описана средствами данной системы. И тут Марина Олеговна нашла, с нашей точки зрения, очень простой, но изысканный и легко принимаемый детьми выход. Она в конце урока просит их дома НАРИСОВАТЬ те эмоционально-эстетические образы, которые они восприняли и создали на уроке. То есть фактически – создать новый, уникальный образ.

Урок так и закончился – «Рисуйте!»

И это не страшно, что рисунок может оказаться непонятным, не страшно, что все дети – разные, не страшно, что литература в школьном табеле о рангах стоит чуть ли не ниже физкультуры –

«Ничего, что мы чужие, вы рисуйте!

Я потом, что непонятно, объясню». 

Павел Максименко,

проф., доктор филологических наук,

член Всемирной ассоциации славистов,

член Союза литераторов России,